Сломанная скрижаль [СИ] - Кристиан Бэд

И тут сердце Ханны в первый раз отозвалось в эту ночь. Стукнуло и зачастило.

Обманывает ли её демон? Да даже если обманывает, пусть лучше будет обман! Сон! Пусть София получит самый малый, самый крохотный шанс!

— Но разве такое возможно? — тихо спросила Ханна, боясь осознать, что ослышалась, неправильно разгадала слова.

— Возможно всё, была бы цель, — пожал плечами демон. — Но ты должна это заслужить, смертная.

Александэр застонал на полу, и Ханна вздрогнула.

Муж всё-таки не умер, струсив и тут. Решив перележать самое страшное.

— А он? — спросила Ханна, указав на Александэра. — Что ты сделаешь с ним?

— Возьму с собой, — ухмыльнулся демон. — Он так труслив, что забавляет меня. Возможно, он доживёт до завтрака. Или до обеда, если сумеет меня развлечь. Или ты всё-таки хочешь добить его? — Он пристально посмотрел на Ханну своими пылающими глазами. — Твой муж сейчас в очень подходящем состоянии, женщина. Убежать он не сможет.

Ханна посмотрела на Александэра и поняла, что ещё никогда не видела такого жалкого и противного зрелища.

— Хочу, — призналась она. — Но я не убийца. Я хочу, чтобы его судили и посадили в такую же клетку, как у меня. — Она кивнула на решётку своей темницы. И пусть он сидит там вечно.

— В клетку? — переспросил демон и кивнул. — Это можно. Я посажу его в клетку, если ты сядешь на трон. И он будет сидеть там столько, сколько ты сумеешь удержаться у власти.

Удержаться? Ханна пожала плечами.

— А дочь? — Она замерла, ожидая ответа.

— Если будешь вести себя правильно, мы поговорим и об этом. Ровно через год от этого дня.

— Через год? — ужаснулась Ханна. — Но она может погибнуть за год!

— Зачем чертям уничтожать такой прекрасный залог? — пожал плечами демон. — Раз твоя дочь уцелела, ничего ей теперь не сделается. Ад-то закрыт, а в Серединном мире особой ценности живая душа не имеет. Докажи, что ты способна служить мне, и я попробую выкупить твою дочь у чертей.

— Хорошо, я согласна. — Ханна склонила голову.

У неё не было выбора.

— Тогда идём со мной, смертная женщина. — Демон протянул руку.

Ханна несмело коснулась его горячих пальцев. Рука её сразу согрелась до самого плеча, и сердце отозвалось болью.

— А они? — Ханна оглянулась на стражников.

— Если хочешь, они забудут.

— Забвение сродни смерти, — содрогнулась Ханна.

— Тогда заберём их с собой и пусть служат тебе, правительница?

Ханна посмотрела в остекленевшие глаза начальника стражи, на догорающий факел в руках одного из стражников.

Она уже привыкла к их лицам. Они были ей хоть чем-то знакомы. Один — даже по-своему пожалел.

— Возьми их, — попросила она. — И не забудь мать начальника стражи. Может быть, они сочтут это злом, когда очнутся. Но ведь они будут служить правительнице…

Демон кивнул. Пальцы его крепко сжали ладонь Ханны. И тут же стены тюрьмы померкли, расплылись и превратились в дворцовые, украшенные гобеленами!

Ханна вскрикнула.

Она была в высоком сводчатом зале с колоннами.

И чёрной глыбой высился впереди трон.

Часть II. Что наверху, то и внизу

Второй принцип герметизма гласит — как вверху, так и внизу.

Жизнь правителей подобна жизни их подданных. Нет ничего неизвестного в мире сильных: знаешь ступеньки — шагай.

Далёкие звезды кружатся подобно нашему солнцу. Боги не лучше людей. Изучая малое, мы понимаем большое.

Глава 1. Недобрые вести

Диана проснулась за два часа до рассвета.

Ночь была слишком холодной для первого летнего месяца. От окна дуло, а сквозь плохо закреплённое в раме стекло явственно доносились рёв ветра и шум бурной горной реки Неясыти.

Однако это не означало, что к утру не распогодится — предрассветный ветер был частым гостем на острове Гартин.

Девушка тихонько спустила с кровати босые ноги. Прислушалась. Кухарка Малица шумно сопела на лавке у противоположной стены — предутренний сон крепок.

Пол был ледяным, но Диана, чья душа зародилась в верхнем Аду, не замечала холода. Она стянула со стула платье, подхватила сапожки и проскользнула в дверь.

В доме для прислуги она прожила всю зиму. В тесной комнате кухарки Малицы.

Слуги считали, что юной барышне негоже жить в колдовской башне, и отцы, а их у Дианы было два, не стали спорить. Саму девушку никто не спрашивал.

Да она и говорить тогда не могла, только плакала, забравшись с ногами на лавку и закутавшись в плед. Ей было страшно в чужом незнакомом мире.

Кожа Дианы болела от сжигающего изнутри жара, человеческая еда вызывала тошноту, воздух царапал горло.

Она молча глотала слёзы и не просила о помощи.

Никто не мог ей помочь. Путь в Ад был закрыт для неё, мать сырая земля — тоже не принимала.

Диана не знала, кто она и зачем ей жить? И когда становилось совсем невмочь, она выходила босиком во двор и долго стояла на снегу, пытаясь остудить внутренний жар.

Но зима в тот год была долгой, тело притерпелось к душевному жару, а душа притёрлась кое-как к телу, и боль притупилась.

На воздухе ей было легче. Диана задыхалась в тесной душной комнате и проводила там только необходимые часы сна.

Вот и сейчас она прокралась по коридору, навалилась плечом на тяжёлую дверь, забухшую от сырости, жадно вдохнула свежий холодный воздух.

Воля! Вот то, чего ей всегда не хватало!

Диана вытащила меч, припрятанный в сенях за пустой кадкой, и босая, в одном лёгком платье выбежала на двор.

— Эй! — крикнула она и постучала в пристройку, где спали подручные конюха. — Вставай, рыжий!

Подручных у конюха было двое.

Петря — бойкий, чернявый, плечистый и слегка трусоватый, и Малко — рыжий и красивый увалень.

Руки-ноги у него вдруг выросли разом весной, как бывает у щенка от крупной собаки, и сам он словно бы потерял над ними власть. Махал беспомощно мечом, как кухарка.

Но Малко Диане нравился — у него было длинное печальное лицо и глаза как у оленя с длинными огненными ресницами. И он никогда не врал, в отличие от шустрого мелкого Петри.

Крик разбудил прачек, и Диана нахмурилась: как бы и конюха не разбудить. И «эту»…

«Этой» она называла новую девку отца. Человеческого отца, Фабиуса.

Не мог и семнадцати зим прожить без той, что родила ему сына. Тут же запал на простолюдинку!

Назвать ненавистную Алиссу бабой, у Дианы язык всё же не поворачивался. Она стыдилась грубых слов, видя, что